«Меня дразнили девственником в вопросах допинга». Спортивная карьера Родченкова: проверял на себе стероиды, первый укол получил от мамы
Григорий Родченков навсегда изменил спорт: Россия до сих пор не оправилась от последствий его признаний и в феврале проведет уже третью Олимпиаду без флага и гимна.
Возможно, вы не знали, но экс-глава Московской лаборатории и сам был спортсменом. Тема допинга увлекла его еще студентом, поэтому он испытывал препараты и на себе.
Ниже – роскошные отрывки из автобиографии «Дело Родченкова: как я развалил секретную допинг-империю Путина».
«Шел 1981 год. Мне было 22 года, я лежал на диване в нашей московской квартире без штанов. Мы с родителями, сестрой и собакой ютились в 3-комнатной квартире площадью 58 квадратных метров, считавшейся комфортной для того времени. Моя мама, привлекательная, 54-летняя темноволосая женщина, окончила Первый Московский государственный медицинский университет и прошла хирургическую ординатуру в престижном гинекологическом институте. На протяжении десятилетий она работала в Центральной клинической больнице, более известной как «Кремлевская больница», что давало ей доступ к лекарствам иностранного производства.
В тот день она согревала ампулу венгерского стероида ретаболила в кружке с горячей водой, прежде чем перелить дозу в 50 мг в одноразовый шприц. Когда вязкий раствор стал водянистым, мама отломила верхушку ампулы и наполнила шприц, а затем воткнула иглу в верхнюю часть моей правой ягодицы. Я почувствовал болезненный укол, потом она протерла место укола спиртом.
«Держи крепче, пока кровь не перестанет течь, – сказала она, – лежи тихо и не двигайся».
Для меня, элитного бегуна, препарат был опьяняющим – я чувствовал, как энергия наполняет мою большую ягодичную мышцу, самую мощную мышцу в теле бегуна. Будучи выпускником химического факультета МГУ, я приобщился к миру спортивного допинга. Это станет моей жизнью, моей карьерой, моей радостью – и моим крахом».
Родченков рассказывает про астму, которую нашли у него еще в детстве. Проблемы с дыханием усугублялись из-за условий проживания – родители Григория жили на цокольном этаже ветхого дома.
Однажды его госпитализировали, но ингаляторов не было, а стероидное лечение было ограниченным, поэтому мальчику порекомендовали больше времени проводить на свежем воздухе и заниматься физкультурой.
Когда семья переехала в другую квартиру, Родченков больше времени проводил на улице: играл с друзьями в футбол, а зимой бегал в лесу на лыжах.
«Впервые я столкнулся с организованным спортом в девятом классе. Моя школа №749 должна была участвовать в районных олимпиадах по физкультуре в рамках обязательной программы ГТО. Тренер детско-юношеской спортивной школы видел, как я отлично пробежал в уродливых футбольных бутсах без тренировок и стратегии. Он пригласил меня на тренировку в группу начинающих бегунов, мне там понравилось. Я наслаждался духом товарищества новичков из разных школ. Мы тренировались три раза в неделю до вечера, бегали по лыжным трассам вплоть до поздней осени, пока их не засыпало снегом.
Когда я учился в десятом классе, пробежал 3000 м быстрее всех в Москве – показал время 8.41,0 в помещении. В том же году я выиграл эту дистанцию на престижном турнире между Москвой и Ленинградом и стал чемпионом Москвы на сложной дистанции 5000 м.
Я заметил, что мне нравится соревноваться, с тех пор в худшие дни я использовал это. В разные моменты моей жизни правительства России и Америки, а также весь спортивный мир пытались меня уничтожить. Когда я находился под давлением, я вспоминал острые ощущения от легкой атлетики – как тебя парализует страх перед серьезным забегом, как чувствуешь слабость в коленях, когда приближаешься к стадиону.
Я надевал шиповки, снимал спортивный костюм и смотрел на других бегунов. Я все еще дрожал, стоя на линии, но как только я слышал стартовый выстрел, становился сильным и уверенным бойцом. У меня большой опыт работы с наркотиками в спорте, но для меня спорт – это наркотик, непреодолимая одержимость. Соревноваться и восхищаться мастерством мужчин и женщин, посвятивших жизнь достижению невозможного, – прыжку в высоту на два метра; преодолению мили за четыре минуты – для меня нет ничего важнее. Для меня спорт – это правда. Иногда искаженная правда, но тем не менее прекрасный идеал.
При советской и российской власти и теперь, когда я живу в изгнании, моя любовь к спорту всегда превосходила трудности моего положения. Я до сих пор включаю телевизор и смотрю соревнования по легкой атлетике с тем же восхищением, что и подростком. В этом смысле я так и не повзрослел.
Летом, когда тренировок с командой не было, я бегал по лесу в Подмосковье, рядом с гребным каналом в Крылатском вместе с псом Аяксом. Моя астма превратилась в далекое воспоминание».
«В старших классах я мечтал поступить в престижный МГУ. Я отлично сдал вступительные экзамены по математике, физике и химии и осенью 1977-го меня зачислили на химический факультет. В МГУ была самая сложная учебная программа в стране, а лабораторные занятия тянулись до ночи – нам приходилось мыть оборудование, прежде чем нас отпускали домой.
О серьезной спортивной подготовке в течение учебного года не могло быть и речи, но университетский клуб организовал летний тренировочный лагерь в Эстонии, где мы ели здоровую пищу, дышали чистым воздухом и работали над собой.
Когда я учился на втором курсе, у нас проходили совместные соревнования с Берлинским университетом Гумбольдта и Университетом Братиславы имения Коменского. Глядя на приезжих немецких и чешских спортсменов, я не мог не заметить, насколько мощными были ноги бегунов-мужчин. Даже у женщин были толстые икры и бедра. После того, как я выиграл забег на 1500 метров, наша группа болтала в общежитии, и иностранцы предложили продать нам кроссовки adidas, которых в СССР не было. Но рубли, которые не имели ценности за пределами России, их не интересовали. Им были нужны препараты – анаболики.
Будучи специалистом по химии, я знал, что такое стероиды, но мне внушали, что это стимуляторы, которые американцы используют для несправедливого преимущества над чистыми русскими спортсменами. Я помню газету «Советский спорт», в которой объяснялось, что употребление допинга – обычное явление среди американцев, которые переходили с амфетаминов на программы по наращиванию мышечной массы, чему способствовало системное употребление стероидов. Но эти иностранцы были скорее из «дружественных социалистических» стран, чем из упаднического капиталистического мира.
Этим бегунам для увеличения мышечной массы и силы нужны были ампулы по 50 мг пропионата тестостерона и таблетки метандиенона по 5мг, которые были доступны почти в любой московской аптеке. Я никогда не слышал об этих препаратах, и они меня дразнили «девственником» в вопросах допинга.
Сами они предпочитали вкалывать ретаболил, который выпускался в ампуле объемом один мл, содержащей 50 мг активного ингредиента нандролона деканоата. Они делали себе инъекции ретаболила поздней осенью, а когда начинались серьезные соревнования, заменяли его другим стероидом, предпочтительно орал туринаболом – так называемыми «синими таблетками», которые помогали расслабить мышцы перед соревнованиями. Туринабол покупали в Восточной Германии; это открыло для меня совершенно новый мир, который я мог легко исследовать, потому что на химическом факультете была одна из лучших научных библиотек в СССР.
По совпадению именно в тот год я узнал о реальном допинговом скандале, а не о глупых инсинуациях в советской прессе. В 1978-м чемпионат Европы по легкой атлетике проходил в Праге – в социалистической Чехословакии – и при этом было крайне мало трансляций по советскому ТВ. Через несколько месяцев пять метателей диска, толкателей ядра и пятиборец из Восточного блока – русские и болгары – лишились медалей из-за положительных допинг-тестов».
Чемпионат Европы по легкой атлетике (1978)
Эту новость Родченков узнал случайно – прочитал на последней странице британской газеты Morning Star, которую студенты из группы продвинутого английского получали в МГУ.
Выяснилось, что директор лаборатории в Праге не раскрывал сведения о положительных случаях на турнире, но в медицинской комиссии IAAF засекли нарушения и дисквалифицировали спортсменов на 18 месяцев. Времени хватило, чтобы вернуться к Москве-1980.
«Когда мне было чуть за 20, я увидел темную сторону советской спортивной машины. Как спортсмен и начинающий химик, я познакомился со стероидами, внутривенными инъекциями и стимуляторами, которые использовали участники соревнований, и начал ценить изощренность допинговых схем. Это было похоже на приготовление борща: любой может собрать ингредиенты, но лучший суп готовят только опытные повара.
Моя карьера в спорте складывалась хорошо, но я заметил, что некоторые соперники, которых я побеждал прежде, уже обгоняют меня. Мой тренер сказал, что, вероятно, они принимают допинг, но и сами не знают, какие именно препараты. Он заверил, что я достаточно талантлив, чтобы не использовать допинг, что буду прогрессировать благодаря тренировкам, самоотверженности и дисциплине. Хотел бы я, чтобы он был прав.
Он принадлежал к тому поколению, которое соревновалось и тренировалось в безмятежные годы советского спорта, когда пропагандистские плакаты гласили, что «Все мировые рекорды должны принадлежать советским спортсменам!»
Он был последним из той старой породы, которая считала, что упорный труд и преданность марксистско-ленинской идеологии подтолкнут советских спортсменов к финишу. Но времена изменились, и идеология уступила место науке».
«К последнему курсу я обнаружил у себя признаки перетренированности. Жарким летним днем после изнурительной тренировки я заметил кровь в моче, это было шоком – я навсегда запомнил, как солнце переливалось на луже моей мочи с чем-то, похожим на капли свекольного сока. До этого тренер посадил меня на строгую диету, я похудел до 61 кг. Я падал в обморок в душе после тренировок, истощенный, с трясущимися коленями, как у пьяницы.
Примерно тогда же руководитель университетского спортивного клуба велел мне готовиться к двум турнирам по легкой атлетике в Чехословакии – в Братиславе и Нитре.
Я был не в форме, но достал шиповки с полки и приступил к легким тренировкам. Бегал ускорения по 500 метров, чередуя их с легкими пробежками по 300 метров – это одно из моих любимых упражнений. Но я чувствовал себя разбитым, не было ни сил, ни энергии, ни желания бегать. Я ощущал привкус крови во рту, что было плохим знаком. До соревнований оставалось всего три недели – для юного члена советской спортивной машины отказ от соревнований за границей был немыслимым. Что же делать?
Мои опытные друзья объяснили, что трех недель хватит, чтобы пройти легкий курс стероидов: нужны были три инъекции ретаболила в течение двух недель, еще неделя нужна для работы с мышцами и техникой. Я подумал, что три укола по 50 мг – не такая уж большая проблема и что рано или поздно мне придется попробовать анаболические стероиды, чтобы понять – работают ли они на мне.
Я решился, взвесив две крайности: снова обнаружить кровь в моче или безопасно тренироваться и чувствовать себя здоровым. Мама поддержала мое решение и посоветовала набраться терпения, пока она раздобудет ретаболил».
Благодаря работе в Кремлевской больнице у матери Родченкова был доступ к товарам, которые обычным советским людям было не найти.
«Но все, что меня волновало, – ампулы ретаболила, одноразовые шприцы и иглы. И вот как я оказался на диване с иглой, торчащей из ягодицы.
Я тренировался дважды в день и, как и предсказывали друзья, почувствовал некоторую болезненность в ногах и бедрах. Я сомневался, вызвано ли это ретаболилом или напряженными тренировками. Но после третьей инъекции мои джинсы показались тесными. Я набрал около 6,5 кг мышечной массы.
За несколько дней до поездки в Братиславу я отправился на пробежку 20 км в лес неподалеку от нашей квартиры. Было свежо, влажно и прохладно, будто стоял обычный октябрьский вечер, хотя был только август. Солнечный дождь, который русские называют грибным, сделал трассу такой грязной, что она не годилась для бега. Такие условия любила моя собака – сырость, лесные лужи и мокрая трава.
Я пробежал 21 км за час и 16 минут, перепрыгивая через лужи, ни разу не поскользнувшись в грязи и мокрой траве. Было так легко, будто я взлетал в гору на мотоцикле. Когда я завершил тренировку, то чувствовал себя достаточно бодрым, чтобы заново пробежать эту дистанцию. В это время бедный мохнатый пес Аякс, который бежал без допинга, рухнул на мокрую траву рядом со мной. За три недели до этого я сделал бы так же.
В поезде в Чехословакию мои ноги чесались и затекали. Я волновался насчет судорог, но беспокоиться не стоило: я провел первую тренировку в Братиславе, а на следующий день легко выиграл забег на 5000 м, пробежав всего за 14 минут – отличное время. В Нитре я победил на 1500 м, выдав спринт на последнем круге – оставил всех далеко позади. Домой я привез самый тяжелый трофей в карьере – большую вазу из знаменитого чешского хрусталя».
После окончания университета Григорий уехал на армейские сборы, которые длились три месяца. Он служил в подразделении химического и биологического оружия в 300 км от Москвы.
«В армии пытались завербовать меня как профессионального спортсмена, тогда моей единственной работой было бы тренироваться и приносить славу знаменитому ЦСКА. Они даже пообещали списать мне пару лет, чтобы у меня было преимущество «многообещающего молодого спортсмена», но я отказался – мне нравилось учиться, и я видел свое будущее в химической лаборатории. Я гордился образованием, полученным в МГУ, и нацелился на докторскую степень – даже жизнь бедного аспиранта была бы лучше, чем жизнь, когда ты, как собака, подчиняешься приказам Советской армии».
После возвращения из армии Родченков поступил в аспирантуру, где познакомился с будущей женой Вероникой.
«Я очень хотел вернуться в спорт, но мне был нужен новый тренер. Один видный специалист пригласил меня в команду при условии, что я поучаствую в «фармакологической программе», но для этого нужны были деньги. Станозолол стоил 30 рублей за баночку с 30-ю 5-мг таблетками, орал туринабол, или Турик, стоил 10 рублей за пачку из 20 таблеток. Запас на несколько месяцев обошелся бы мне в 100 рублей, это было вдвое больше моей аспирантской стипендии!
Моя стероидная привычка нуждалась в отдельной схеме финансирования, и у меня была идея. Мой друг Степан поехал с командой Советской армии по бегу в ГДР и зарабатывал себе на жизнь, пользуясь разницей в ценах среди социалистических союзников. Например, его жена работала в ресторане и откладывала для него кофе, который он перепродавал в ГДР в три раза дороже, чем он стоил в Москве.
Кофейный цех в Москве
Как-то мы бегали вместе в лесу, и Степан рассказал, что коллеги жены в ресторане приставали к нему по поводу восточногерманского средства для подавления аппетита Aponeuron – они весь день работали рядом с едой и не хотели толстеть. Степану нравилась торговля таблетками – возить небольшие упаковки из ГДР было намного проще, чем набивать чемоданы дрезденским фарфором или джинсами, имитирующими Levi’s.
Я сказал, что те же восточногерманские аптеки, в которых он покупал это средство (производное амфетамина), торгуют и Туриком, так мы называли орал туринабол. Степан согласился купить мне 50 коробок по 5 рублей.
Я занялся бизнесом. Продал 45 баночек тренеру и товарищам по команде по 8 рублей за штуку, вернул Степану деньги и еще получил прибыль в 110 рублей, которые раньше потратил бы на стероиды. Я оставил себе пять упаковок, которых хватило бы до конца моей беговой карьеры.
Когда я пришел в антидопинговую лабораторию, то оказался единственным спортивным химиком в Москве, у которого был образец этого фармацевтического стероидного препарата – другие в лаборатории знали о нем только понаслышке, хотя он циркулировал в крови многих серьезных спортсменов».
«К 1985-му моя полупрофессиональная карьера в беге подходила к концу. У нас с Вероникой родился сын Василий, и у меня не было времени для серьезных тренировок. Мы жили в той тесной квартире, где мама колола мне ретаболил, с родителями и сестрой. Вероника мечтала об отдельной квартире с кухней, но до этого оставалось еще несколько лет. А когда она проводила лето с родителями в Саранске, это позволяло мне ездить на соревнования и сборы.
Мы с тренером решили попробовать в последний раз, но он поставил другое условие: к стероидам я должен добавить стимуляторы перед забегом. Если точнее – три дозы Сиднокарба – старого венгерского антидепрессанта, который недавно вернулся в качестве возможного средства от болезни Паркинсона.
В одном из моих последних забегов я пробежал 1500 м за 3.44,5 – личный рекорд. Благодаря синергетической силе Сиднокарба и станозолола, бушующей во мне, я чувствовал себя сильнее, чем когда-либо, и мог бы снова пробежать дистанцию. Когда вернулся домой, я не смог уснуть и вышел на пробежку, чтобы вымотать себя.
Я был безнадежно перевозбужден, поэтому перед следующим турниром принял одну таблетку вместо трех. Все сработало – я пробежал 3000 м за 8.02,42 – личный рекорд, еще один был на 5000 м – 13.52,57, но я был недостаточным быстрым, чтобы претендовать на элитный забег. Это было предзнаменование. «Всему есть предел» – как мы узнали от Донны Саммер, песни которой слушали на болгарских пластинках, пока они не появились в России во время перестройки.
В 1985-м мне было 26 лет, я не завоевал никаких значительных трофеев или титулов, я совершенно точно не был бегуном международного уровня. Я несколько месяцев провел на сборах, мое тело становилось сильнее, но мечты стать элитным спортсменом ускользали.
Я понял, что если хочу стать профессионалом, то мне придется полностью отказаться от семьи и цивилизованной жизни. Тренировочные лагеря плохо повлияли на мой интеллект – они не особо поощряли тип мышления, которого ждут от выпускника вуза. Зато они поощряли инфантилизм – мы вели себя как школьники, а тренер играл роль учителя начальных классов.
Не уверен, что осознавал это в то время, но когда я вернулся в лабораторию, то был похож на неопытного новичка – все мои научные мысли и навыки будто испарились.
Еще был вопрос в допинге. Моя доза стероидов была крошечной по сравнению с тем, что принимали профессиональные бегуны, но их чрезмерно развитые мышцы и выступающие вены пугали меня. Я принимал анаболики, потому что тренировался в тяжелых условиях – на обледенелых или заснеженных дорогах Москвы, в темноте, на холодном ветру. А не в каком-нибудь солнечном черноморском тренировочном лагере. Там спортсмены спали два часа после обеда, а мне приходилось весь день работать в лаборатории между утренней и дневной тренировкой.
Иногда это было похоже на пытку, но я искал мотивацию. Допинг не помог мне в движении вперед, но помог оставаться на одном уровне.
В любом случае, давайте не будем обманывать себя. Я не делал ничего такого, чего не делали другие амбициозные спортсмены моего возраста. Не только тренеры «за железным занавесом» навязывали «фармацевтические программы» своим подопечным.
Допинг, возможно, и был грехом для такого любителя, как я, но в лучшем случае это был простительный грех. Но у СССР не было монополии на грех, и моя душа не была в опасности. По крайней мере, пока не была».